Путник | Путешествия, маршруты, отчеты

Семейная история
     о прадедушкином наследстве

 

Эта история может показаться придуманной неопытным романистом. Один из эпизодов этой истории даже описан в романе Дины Рубиной "Русская канарейка – Желтухин", хотя к нашей семье этот роман не имеет никакого отношения. Тем не менее, история абсолютно правдива и подтверждается несколькими документами.

​

В двух словах, фабула такая. Мой прадед больше 100 лет назад вложил деньги в Эрец Исраэль – Землю Израиля. У него имелись на этот счет некие бумаги. Бумаги пропали во время гитлеровской оккупации Одессы. Спустя немногим более 100 лет, в Израиле, мне удалось получить прадедушкино наследство.

​

Об этом прадеде Льве я часто слышала в детстве от папы. Это от него нам досталась фамилия Гуз. Хотя с фамилией не все гладко.

​

Отцом Льва был николаевский солдат-кантонист. Кантонистами называли еврейских мальчиков, которых забирали в армию в 10-12 лет, до достижения бар-мицвы Порядок этот был заведен в 1840-х годах, царем Николаем I. До 18 лет мальчики обучались в военных школах – кантонах. Многие умирали от болезней и непривычной еды. Многих пытались склонить к переходу в христианство не только уговорами, но и наказаниями, и даже истязаниями. Известны случаи самоубийств во время насильственных крещений в кантонах. После крещения кому-то меняли фамилии. По папиным словам, фамилия отца Льва до армии была Островский, а в армии ее поменяли на Гуз. Но был ли он крещен в армии, нам не известно.

​

После кантонов, в 18-20 лет, попадали в армию и служили 25 лет. После службы (тем, кто выжил) разрешалось селиться по всей Российской империи и вне пределов черты оседлости.

​

Отец Льва, проведя 6-7 лет в кантоне и отслужив полных 25 лет, поселился в Одессе. Ему было 43-45 лет, он получал хорошую пенсию, что делало его завидным женихом. Работать он не видел смысла. Женился на 16-17-летней еврейской девушке. Она стала каждый год рожать. Мой прадед Лев (тогда ещё – Лейба) был старшим сыном. Бывший николаевский солдат пропивал всю свою пенсию, и жить было не на что. Молодая женщина, чтобы подработать, стала делать у себя во дворе саманные кирпичи. Поначалу продавала на базаре. Одесса активно строилась, дело пошло. Она взяла себе работника в помощь, потом ещё одного. К тому времени, как вырос и вошел в дело Лев, у них уже был заводик строительных материалов. Лев расширил дело, построил несколько доходных домов, стал купцом первой гильдии. В одном из построенных им домов поселилась вся семья: на первом этаже – мать-хозяйка, на втором Лев с семьей и детьми, на третьем – семья его младшего брата. Отец к тому времени уже спился и умер.

​

У Льва было двое сыновей. Старший Юлий (при рождении – Йуда), мой дед, и его младший брат Саша. Возможно, имя было другое, но мой папа помнит его под этим именем. Видимо, братья были погодками. Мой дед Юлий родился в 1892 году, хотя в единственном имеющемся у меня документе, его военном билете от 1948 года, указан год рождения 1895. На 1892 год рождения указывают 2 соображения. Во-первых, жена Юлия, моя бабушка Тина (при рождении - Циля), говорила мне, что дед был старше ее на 10 лет, а она сама 1902 года рождения. Во-вторых, на это косвенно указывает история его учебы.

​

Сыновья Льва учились и закончили частное коммерческое училище Файга. Это заведение давало среднее образование. В отличие от классической гимназии, где для евреев существовала процентная норма, в училище могли учиться до 50% евреев. Было только одно "но". Каждый еврей должен был оплачивать учебу ещё одного – христианского – мальчика. Соответственно, только состоятельные евреи могли обучать там своих сыновей. Кстати, с моим дедом в классе учился будущий Леонид Утесов (которого в те годы звали Лазарь Вайсбейн). Но он учебу не закончил, был исключен из-за какой-то провинности.

​

Мой дед с братом учебу закончили. Поскольку в российских университетах для евреев тоже была процентная норма, Лев отправил сыновей на учебу в Германию. Мой дед Юлий учился на юридическом, а его брат Саша – на медицинском.

​

Мой папа нетвердо помнил название города, в котором они учились:

– Папа, а какой город в Германии?
– Антверпен…
– Папа, Антверпен не в Германии, а в Бельгии!
– Нет, он точно учился в Германии, ну может не Антверпен, но как-то так… Он потом говорил по-немецки с разными акцентами, с южногерманскими. Во время войны он был начальником концлагеря для военнопленных (?!!), так он с каждым пленным говорил его акцентом.

​

Уже после папиной смерти мы путешествовали по юго-западу Германии. Заехали и в Гейдельберг, старинный университетский город. И я подумала, что вот он, папин "Антверпен или как-то так".

​

Гейдельберг или нет, но доучиться братьям не удалось. В 1914 году началась мировая война. Германия интернировала российских подданных. Дед с братом через третьи страны вернулись в Россию.

(Вот я и думаю, что если дед Юлий окончил училище лет в 18-19, а может и в 20, так как учился вместе с младшим братом, поехал в Германию году в 1912-1913, а в 1914 уже вернулся в Россию, то значит вероятнее, что он родился в 1892 году, а не в 1895.)

​

В России братьев призвали в армию. Про младшего брата не знаю, а дед Юлий служил унтер-офицером, то есть младшими офицерским чином, потому что он уже считался лицом с высшим образованием.

​

Отношения с другими офицерами не складывались, еврей был для них чужаком. А вот солдаты его уважали, потому что Юлий относился к солдатам уважительно, морды не бил (это буквально папины слова). Поэтому, когда произошла революция, и солдаты стали выбирать себе командиров, его и выбрали. Потом их подразделение попало в Красную армию. В армии дед Юлий и прослужил всю жизнь, хотя коммунистом он не был.

​

Купец первой гильдии прадед Лев потерял в революцию все. Заводик и доходные дома были национализированы. Льву удалось припрятать драгоценности жены. Вместе с другими "буржуями" его посадили на баржу, стоящую на рейде одесского порта. Кормили селедкой, а воды не давали. Отпускали, если отдашь все ценности. По папиной версии, его вызволили из тюрьмы сыновья, вернувшиеся в это время в Одессу. Младший, Саша, был коммунистом-подпольщиком.  Сыновья просили отца отдать все ценности "нажитые на эксплуатации". Но Лев не отдал.

​

 Судя по истории гражданской войны в Одессе, этот эпизод мог произойти в феврале 1918 года. Тогда Советская власть установилась в Одессе в первый раз, но ненадолго, на месяц-полтора. Википедия описывает "массовый классовый террор", "волну конфискаций и арестов". С этой целью "было создано "Бюро (Комиссия) по борьбе с контрреволюцией, революционный трибунал. Военные корабли "Ростислав" и "Алмаз", стоявшие на одесском рейде, были превращены в плавучие тюрьмы, где задержанных подвергали истязаниям и казнили без суда и следствия."

​

Лев с женой остались жить в своем старом доме, но, естественно, их уплотнили, оставив одну комнату. Их дворник тоже остался в своей дворницкой, продолжая работать дворником и при советской власти.

​

Лев принципиально не хотел работать на советскую власть. Во времена НЭПа он как-то крутился, но, видимо, жил, потихоньку спуская бабкины драгоценности.

​

Папа с сестрой Натой (они близнецы) родились в 30-м году в Каменец-Подольске. Там их отец, Юлий, служил в армии. На 8-й день после рождения приехал из Одессы дед Лев, выкрал папу из колыбели, увез к моэлю, и сделал ребенку обрезание без ведома родителей.

​

Зная свою бабушку, папину маму, думаю, что все происходило не совсем так. Возможно, что бабушка не возражала против обрезания. Но ей нужна была отмазка для советской власти. Чего стоят имена, которыми она назвала своих близнецов: Владимир и Надежда. Если не в честь Ленина и Крупской, то в честь кого? Вне семьи (детский сад, школа, учеба, работа) дети так и представлялись: Володя и Надя. Но дома их так никто и никогда не называл. Папа был Дима, а тетя – Ната. Я как-то спросила у бабушки – почему. Мне было лет 10, и идея про Ленина с Крупской ещё не пришла в мою наивную голову. Бабушка погнала какую-то пургу про дворничиху, которая когда-то сказала, что Володя и Надя – это жлобские имена.  Подозреваю, что имелось в виду "гойские имена". Но я тогда не знала, кто такие гои. Теперь-то я понимаю, что Дима (от Мордехай) и Ната (от Натанэла, "Данная Б-гом") звучат для еврейского уха гораздо лучше, чем Володя и Надя. Но бабушка в разговорах всегда старательно обходила еврейскую тему. Я как-то спросила у бабушки, знает ли она еврейский язык. Она ответила буквально так: "Тише, тише, Людочка, не надо об этом говорить!"

​

Бабушка Тина тоже была родом из Одессы, из большой многодетной семьи. В семье было 13 детей, бабушка самая младшая. Она единственная из всех детей смогла закончить гимназию, на старших детей не было денег. Мечтала стать врачом. Но к окончанию гимназии (видимо, в 1920 году) в Одессе уже прочно установилась Советская власть. В университет бабушку не приняли из-за "непролетарского происхождения". Её отец был учителем. Бабушка рассказывала мне об этом в 70-х, и старая обида все ещё чувствовалась.  Бабушка окончила курсы медсестер, и ее послали на Гражданскую войну, на эпидемию холеры. Где-то там, в армии, она и встретила дедушку.

​

Бабушка с папой и Натой приезжали в Одессу каждое лето до самой войны, сначала из Каменец-Подольска, потом из Киева.  Дед Лев умер в 1939, папе было 9 лет. Он хорошо помнил дом, в котором жили его дед с бабкой. Вероятно, рассказы о ценных бумагах, о средствах, вложенных в эрец Исраэль, папа слышал прямо от деда. Возможно, видел и сами бумаги. Папа всегда говорил об этом, как о чем-то ценном, имуществе, наследстве, которое можно будет получить в будущем. Возможно, что это было детским восприятием. Я как-то спросила у папы, зачем дед вкладывал деньги в эрец Исраэль? Он получал, или ожидал получить в будущем какой-то доход? Он собирался туда переехать? Папа ответил: "Нет, он не собирался туда уезжать. Но он хотел, чтобы у нас с тобой была бы возможность туда уехать." Другими словами, чтобы было куда ехать, когда надо бежать.

​

В июне 1941 бабушка с детьми тоже приехала в Одессу. Когда началась война, они собрались домой в Киев. Перед отъездом пришли попрощаться с прабабкой, которая так и жила в одной комнате своего дореволюционного дома. Бабка дала по брильянтовой сережке моей бабушке и второй своей невестке, жене Саши, младшего брата моего деда. Похоже, это все, что осталось от когда-то припрятанных Львом драгоценностей.

​

Бабушка с папой и Натой добрались до Херсона, оттуда они плыли на пароходе по Днепру до Киева. Добирались тяжело и долго. Когда приехали в Киев, город уже был окружен, и надо было эвакуироваться. Дед уже был на фронте. Опять сели на пароход, спустились до Канева. Оттуда на поездах поехали на восток.

 

Где-то в Предуралье бабушка определила папу с Наткой в детский дом "для детей комсостава", потому что ее тоже мобилизовали в армию. Она служила медсестрой в поездах-госпиталях. Поезда ехали на фронт, грузили раненных, оперировали прямо в поезде (бабушка – квалифицированная операционная сестра), везли в тыл. Рейс длился пару месяцев. Когда бабушка возвращалась в тыл, она навещала детей. Папа с восторгом рассказывал о еде, которой бабушка их кормила. В детдоме ничего подобного не было, еды не хватало, постоянно хотелось есть. Самым главным лакомством было обыкновенное молоко. Его покупали на базаре кругами. Замороженными. То есть свеженадоенное молоко заливали в миски и выставляли на холод. Потом из мисок выколачивали замороженные молочные круги, складывали в мешок и несли на базар. Дома замороженный круг клали в миску, и он медленно оттаивал. Но такое счастье случалось редко. Бабушка приезжала в тыл на несколько дней и опять уезжала на фронт. Однажды Натка заболела скарлатиной, начались осложнения, была в критическом состоянии. Её забрала к себе домой еврейская докторша. Выходила, подкормила. Натка выжила, но заработала ревмокардит на всю жизнь. После 40 она уже не работала, была на инвалидности. Бабушка считала это своей виной, всю жизнь за Наткой ухаживала.

​

Дед Юлий году в 1936-37 получил на учениях очень тяжелую травму позвоночника, года полтора провалялся по госпиталям. (Видимо, это его спасло в 37 году, с его-то непролетарским происхождением и учебой в Германии.) Семья тогда уже жила в Киеве, а дед служил под Киевом, в Вите-Почтовой. Где и как он воевал в начале войны, папа не рассказывал. К строевой службе он был не годен, да и возраст почти 50. Сохранился дедушкин военный билет, выданный в 1948 году киевским районным военкомом (подпись неразборчиво и в скобках фамилия – Рябов). Я тщательно изучила этот документ и нашла там массу интересного. Дальше цитирую военный билет с сохранением орфографии:

​

Звание – старший лейтенант. (Как-то маловато после стольких лет в армии… Странно…)
Вступил в К.А. в июле 1918 г., 317 батальон ВОХРа, в должности командир роты.
Звание ст. лейтенанта присвоено приказом НКО 1941 г.

Основные должности в К.А:  ком-р роты – 11м, Зав. Телег. Телеф. Узлом – 1г. 1м, Ст. инструктор – 1г. 1м, Ком-р роты – 1г. 2 м, Тоже – 11 м., Ком-р Роты 1г. 11м. Зам. Нач-ка по снабжения лагеря – 2г. 6м.

​

Уволен из рядов Красной Армии 22 ноября 45г. из Лагеря Военно-Пленных № 314 г. Свердловск по должности Зам. Нач-ка по Снабж. Лагеря со званием Ст. Лейтенант запаса. Приказ № 001411 от 22.11. 1945г.

В плену и на оккупированной территории Н Е Б Ы Л.

​

Все это записано тем же почерком и теми же чернилами – то есть в день получения военного билета офицера запаса в 1948 году. Есть ещё сделанная другими чернилами запись:

Отметка об исключении из запаса и снятии с учета: 17 февраля 1951г., все тот же Ленинский райвоенкомат г. Киева.

​

Я несколько раз внимательно прочитала эти записи. Удивилась, что в июле 1918 года в Красной Армии уже существовал 317-й (!) батальон ВОХРа. Представила себе военкома товарища Рябова, который в 1948 году тщательно переписывает сведения из старого военного билета в новый, для офицера запаса. Старается, но что-то мог пропустить или вписать не туда. Мне представляется, что дед Юлий действительно вступил в К.А в 1918 году. Но позже, видимо после травмы в 1937 (а может и после каких-то ещё событий, о которых не говорят детям), он из армии выбыл. В 41-ом снова был призван (в 317-й батальон ВОХРа) и получил звание Ст. Лейтенанта по приказу 41 года. Перечень должностей, скорее всего, относится к войне, а  около 11 лет стажа в совокупности объясняются тем, что для стажа военный год шел за два или три. Или приписали пару лет за довоенную выслугу лет.

​

В этом военном билете есть и общие сведения, не менее любопытные. Про год рождения – 1895 вместо 1892 – я уже писала. То, что дед был беспартийным и евреем, мы и так знаем. А вот то, что по происхождению он "рабочий", но при этом "закончил Новороссийский университет г.Одесса в 1914г." – это да, вот так новость! А гражданская специальность у него, оказывается, "мастер гипса"! То есть, на заводе строительных материалов своего отца он был рабочим и мастером гипса. Круто! На этом фоне перенос университета из Германии в Одессу выглядит вполне логично. Выживать-то надо, даже если живешь в Стране Советов.

​

После войны дед работал юрисконсультом – пригодился немецкий университет.

​

В войну вся одесская родня погибла. У бабушки погибли в гетто почти все сестры с детьми. Успела эвакуироваться только самая старшая сестра с семьей (старше бабушки на 20 лет. С ее дочкой и внуками мы встречались в Израиле). И один из братьев был на фронте и выжил. Из всех, кто остался в Одессе, выжил только папин двоюродный брат, сын бабушкиной любимой сестры, Саша Теплицкий. Ему было лет 12-13, он сбежал из гетто, прятался по подвалам. Чтобы добыть денег грабил пьяных румынских офицеров. Однажды попался недостаточно пьяный офицер, пришлось его убить. Были облавы, Саша ушел в катакомбы к партизанам. Там он был в "группе возмездия", приводил в исполнение приговоры врагам. Боюсь, что врагами были не только немцы и румыны.

​

Известно, как погибла бабка, жена деда Льва. В самом начале оккупации её убил дворник, тот самый, который работал у них до революции. Драгоценности хотел найти. Именно этот эпизод красочно описан у Дины Рубиной в "Желтухине". Только у Рубиной не бабка, а постаревший и овдовевший оперный тенор, сын николаевского солдата-кантониста. Но комната в собственном дореволюционном доме и охотящийся за ценностями дореволюционный дворник присутствуют. И по разоренной комнате там летают бумаги. И наше с папой израильское наследство, ценные бумаги деда Льва, тоже где-то там летали…

​

Этот дворник потом сотрудничал с нацистами. А после войны его за это судили. Дед Юлий ездил в Одессу на суд. Эпизод с убийством бабки на суде тоже фигурировал. Дворнику дали 25 лет.

​

После войны к Юлию пришел человек, рассказавший, как погиб младший брат Саша с женой и сыном. Саша с женой – врачи. Они отступали с нашими войсками и оказались в окружении.  В критический момент, когда плен был неизбежен, Саша дал жене и сыну яд, а сам застрелился.

​

Дед Юлий умер в 1967 году в возрасте 75 лет, я его совсем не помню. Утром брился в ванной, упал – мертвый. Разрыв сердца. Бабушка говорила с завистью: "Какая легкая смерть!". Да, уж она-то повидала всякую смерть! У нее, кстати, было ветеранское удостоверение: участница гражданской и отечественной войн!

​

Добавлю пару слов о бабушке. Ее полное имя - Тина Зиновьевна Гуз, девичья фамилия Лесина. До повальной моды на смену еврейских имен на русские в 20-х годах, ее звали Циля. Циля бат Залман Лесин. Как-то, проходя по еврейскому кладбищу у нас в Акко, я увидела на одном из памятников это имя. Конечно, это не моя бабушка, но все равно приятно. А бабушка похоронена в Киеве на Байковом кладбище.

​

Фамилия Лесин в Израиле встречается в названиях улиц и даже театра. Я проверила, не был ли этот деятель культуры Лесин родом из Одессы. Нет, он из Белоруссии, однофамилец. Хотя в бабушкиной семье был другой известный деятель культуры - кинорежиссер Марк Донской, двоюродный брат бабушки. Интересно, что Марк Донской в предвоенные годы был в опале, жил в Киеве и работал на студии Довженко. В это же время бабушка с семьей уже жила в Киеве. Видимо, они тогда по-семейному встречались, вот папа и запомнил известного родственника.

​

Бабушка умерла в 1981, в 79 лет. Последние несколько месяцев болела, а до этого бегала, покупала продукты, готовила, убирала. Натка осталась одна, но умерла всего через несколько лет после бабушки, в 1985-м, от рака.

​

А потом мы уехали в Израиль. И папа стал говорить: "У нас тут есть имущество! Людка, ищи!" А как искать? И что искать? И где?

​

Прошло время, умерла мама в 1994-ом, умер папа в 2009.

​

Как-то я открываю русскую газету, которую мы тогда ещё регулярно читали, и вижу объявление о поисках наследников имущества погибших в Катастрофе. Объявление дано каким-то фондом (השבת רכוש נוספי השואה - Возвращение собственности жертв Холокоста). Речь идет о людях, проживавших в Европе до второй мировой войны и владевших неким имуществом или ценными бумагами в Израиле. Потом эти люди погибли в Катастрофе, а фонд разыскивает возможных наследников невостребованного до сих пор имущества. Предлагается зайти на сайт фонда и поискать там своих погибших родственников. Есть даже телефон для помощи.

​

Конечно, я зашла на сайт. Первая вставшая передо мной проблема – как написать мою фамилию Гуз английскими буквами? Guz? Gooz? Gouz? Z или S? Поискала по-всякому, не нашла. Позвонила по телефону. Ответил молодой человек. Мы, говорит, сами не ищем, а только помогаем. Гуз Лев или Лейба? Из Одессы? А, вот, есть один! Попробуйте написать Guss Lew.

Действительно, есть только один Лев Гуз, и только он из Одессы! (Хорошо, что не Рабинович! Там десятки страниц Рабиновичей!) И тут я впервые понимаю, что папины байки, к которым я даже в детстве не относилась всерьез, имеют под собой основание! Вот он, Лев Гуз, один-единственный, и к тому же из Одессы! Правда, с наследством туман. Какие-то акции какого-то еврейского фонда с английским названием JCT. О какой сумме речь – не понятно. Сначала нужно заполнить анкету, нарисовать генеалогическое дерево от владельца имущества до меня, включая всех возможных наследников, приложить подтверждающие родство документы. Все это закачать на их сайт. А они проверят.

​

Сначала занялась разборкой документов. Моя и папина метрики, дедушкиной метрики не нашлось, но сохранился военный билет, выданный в 1948 году (тот, который я уже цитировала), где указано место рождения – Одесса, год рождения 1895. И полное имя –Гуз Юлий Львович. Чем не сын Льва Гуза из Одессы?

​

Рисовать генеалогическое дерево было неожиданно грустно. Оказалось, что я не знаю имени своей прабабки, жены Льва. Папа наверняка знал, хотя называл ее всегда так же, как я называю здесь – бабка. И в имени дедушкиного младшего брата Саши(?) я не уверена. И имен его погибших жены и сына я не знаю. И вообще, они все умерли. Даже Ната, даже папа. Я осталась одна. Последняя и единственная из всех прадедушкиных возможных наследников. Наверное, Льву бы это не понравилось.  Зато я и мои дети здесь, в Израиле. И нам было куда уехать, как только открылись двери бывшей Российской империи. Разве не для этого он вкладывал деньги?

​

Переполненная эмоциями, я рассказала подружкам о неожиданном наследстве.  Подружки особо не впечатлились. Одна сказала, что это кидалово. Будут пытаться вытягивать деньги за такой-то документ, потом за другой. Другая подруга, советник по инвестициям в банке, переспросила название фонда, который держит акции. Сказала, что знает этот фонд, и что речь не идет о больших суммах. Но я в тот момент о больших суммах не думала, меня поразило, что папины рассказы подтверждаются. Хотя подтверждение подтверждением, но кидалово тоже возможно. Я решила никаких денег никому не платить, и вскоре забыла об этой истории.

​

Прошло довольно много времени, больше года. Как-то приходит по почте толстенный конверт на мое имя. Страниц 10 отпечатанного на принтере текста на иврите. Из того самого фонда.

​

Первые страницы в 13 пунктах рассказывают, что это за фонд. История длинная и запутанная, но интересная сама по себе. Проливает неожиданный свет на историю создания современного Израиля.

​

Итак, больше 100 назад, в 1899 году в Лондоне был создан и зарегистрирован на лондонской бирже Еврейский фонд "по инициативе Беньямина Зеэва Герцля и руководителей сионистского движения". Целью фонда был сбор средств для развития еврейского заселения Палестины – Эрец Исраэль. В начале 20-го века фонд выпустил 250 тысяч акций по цене 1 английский фунт стерлингов за акцию. Фонд посылал представителей для сбора средств и продажи акций в еврейские общины всего мира.

 

Поскольку основная масса мирового еврейства проживала тогда в Российской империи (по разным оценкам от 4 до 5 миллионов), то эмиссары фонда разъезжали по еврейским местечкам запада Российской империи, от Прибалтики и Польши до Белоруссии и Украины. Они устраивали презентации (не имею представления, как это действо тогда называлось. Очевидно, что обходились без Power Point) и призывали присутствующих вкладывать деньги в становление будущего еврейского государства в Палестине. Взамен выдавались акции. Цена акции, 1 английский фунт стерлингов, была в те времена немалыми деньгами (месячная зарплата английского рабочего в начале 20 века составляла 5 фунтов, вряд ли русские рабочие получали столько же). Имена держателей акций передавались в офис фонда в Лондоне вместе с собранными средствами. Представьте себе логистику этого предприятия: десятки эмиссаров колесят в почтовых повозках по дрянным российским дорогам. Собрания в синагогах (а где же ещё? Какие ещё могли тогда существовать общинные помещения?) Рукописные списки держателей акций – интересно, на каком языке? Сразу на английском, или на идиш, или на русском? Скорее всего, была мешанина языков. И как они пересылали списки и деньги в Лондон? И ничего не пропало, все дошло? Вероятно, сбор средств в Российской империи происходил между 1900 и 1914 годами. Вряд ли они продолжали во время первой мировой войны.

​

В 13 пунктах канцелярского текста ответов на лирические вопросы не было. Сухим языком рассказывалось, как до создания государства Израиль фонд базировался в Лондоне. Были созданы несколько дочерних фирм. Одна из них позже была преобразована в англо-палестинский банк, который потом был переименован в банк Леуми. А в 30-х годах фонд превратился в холдинговую фирму. После создания государства, было решено перевести деятельность в Израиль, поэтому в Израиле была создана фирма с ещё каким-то названием. Потом дважды, в 50-х и 80-х годах переоценивали и пересчитывали акции из английской фирмы в израильские. В 60-е была организована ещё одна дочерняя фирма, куда перевели средства владельцев акций, с которыми была утеряна связь, предположительно погибшими в Холокосте. Только в  1980-м удалось перевести все средства из английской JCT в дочерние израильские компании. Затем была создана фирма по обнаружению и возвращению имущества погибших в Холокосте. Туда были переведены 61% средств из той дочерней фирмы, а потом из другой. И т.д по кругу.  Кажется в 1990-х некоему профессору экономики был выделен грант для пересчета цены акций и дивидендов с начала века на современные деньги. А уже в 2000-х был выделен грант на создание интернет-сайта фонда, перевод списков держателей акций на этот сайт, и оплату людей, обрабатывающих и проверяющих запросы наследников.

​

Пока я читала эти бесконечные пункты и объяснения, вокруг меня прохаживался муж и время от времени спрашивал: "Так какое же наследство? Сколько? Что они пишут?" Я заглядывала на последнюю страницу, но и там ответа не было. Приходилось читать все подряд.

​

Наконец, с именами профессоров и пересчетами акций было покончено. Мне сообщили, что их проверка показала, что мой случай не подходит под их критерии (так как прадед Лев не погиб в Холокосте, а мирно умер в 39 году). Тем не менее, поскольку проверка уже проведена и мои сведения правдивы, принято решение передать мне наследство.

 

Началось не менее нудное объяснение, как именно эти деньги (какие?!! Скажите уже, о какой сумме речь!!!) можно получить. Как я поняла, самой большой заботой фонда была возможность, что появятся новые неизвестные (и возможно, незнакомые между собой) наследники. Поэтому требуется подписать и заверить у адвоката обязательство немедленно и по первому требованию вернуть все деньги в фонд - разумеется, в случае появления других потенциальных наследников. А уж фонд опять все проверит и переделит. Еще пару страниц объясняли, сколько может стоить подпись у адвоката, и как это подешевле сделать.

​

И наконец, мне сообщали, что мой прадед Лев Гуз владел 1 (одной) акцией фонда. Я могу перевести её на свое имя или получить деньгами что-то около 455 долларов. Ну и ещё несколько страниц, какие формы заполнить для того и для этого.

​

Я недоверчиво смотрела на строчку с 1 (одной) акцией. Папа верил в серьезные денежные средства или недвижимость. Дед Лев, видимо, отнесся к делу, как к благотворительности, а не к возможности обеспечить следующие поколения. Дети и внуки обеспечиваются заводами и доходными домами, а не мифическими акциями в дикой пустынной стране, далекой периферии Оттоманской империи. Это потом, когда коммунисты отобрали заводы и доходные дома, остались только эти ценные бумаги, до денежного обеспечения которых коммунисты не смогли бы дотянуться, руки коротки. В 30-х годах, находясь в Советской России, дед Лев тоже не мог получить эти деньги. Но он точно знал, что у бумаг есть обеспечение, и когда-нибудь и где-нибудь их можно будет монетизировать. И он вбил в голову своему 7-9 летнему внуку, что это очень ценное наследство, это живые деньги, которые когда-нибудь можно будет получить.

Или дед Лев был просто полоумный старик, травмированный потерей всех средств при Советской власти, и доживающий жизнь в нищете. Хотя тогда до меня дошли бы какие-то отголоски о его маразме. Но нет, ничего подобного. Все рассказы рисуют его, как человека решительного, знающего, чего он хочет, совершающего тщательно просчитанные поступки. Если там и был кто-то недостаточно вменяемый или непрактичный, то это скорее была его жена, бабка.

​

Но все это домыслы. А как было на самом деле, мы уже никогда не узнаем.

 

P.S.

У адвоката все подписала. Деньги зашли на счет – что-то около 1657 шекелей. Погоды они не сделали, но без них эта история была бы не полной.

​

P.S. 2

К этой истории хотелось бы добавить иллюстрации, семейные фотографии. Но в папиной семье хранилось ничтожное количество фотографий, тоненькая пачка. Всего две довоенные фотографии: бабушка Тина с двумя сестрами (бабушка посередине) и одна из этих сестер со своими детьми. Кроме бабушки все погибли, а я даже имен не знаю... Вторая сестра с фотографии, блондинка с голубыми глазами, была мамой того самого единственного выжившего мальчика, Саши Теплицкого. Скорее всего, эти две фотографии были сделаны в июне 41, за несколько дней до начала войны. Поэтому они оказались у бабушки, когда она бежала с детьми из Одессы в Киев, а потом из Киева на восток.

 

Есть фотография Саши Теплицкого, сделанная во время его службы в армии в 49-м году: "На добрую память любимой тете…" А кому ещё посылать – ни родителей, ни братьев-сестер.

 

Есть фотография деда Юлия, сделанная незадолго до смерти – высокий сухой старик с непроницаемым лицом.

 

И старый военный билет, в качестве единственного документа…

​